в сад, потому что у нас была корь. Дыру в сиденье так и не заделали, и кресло с тех пор стоит у нас в детской. Нам за него, конечно, тогда ввалили, но, полагаю, мы легко отделались.

– Мы должны что-то сделать, – сказала Элис, – наша казна пуста. – И она потрясла сундучком-копилкой. В нём загремела только одна монетка – фальшивый пенни, который мы сохранили на счастье.

– Легко сказать «что-нибудь сделать», а вот что именно мы должны сделать? – спросил Дикки. Ему всегда и во всём нужна определённость, за что наш отец и прозвал его Определённым Артиклем.

– Давайте поищем в книгах. Уж там-то точно найдётся масса полезных сведений! – Предложение исходило от Ноэля, но мы его мигом заткнули. Ясное дело: он просто хотел поскорее вернуться к своим книгам. Ноэль у нас к тому же ещё и поэт. Чуть позже он даже продал немного своих сочинений, и они были опубликованы. Но об этом потом.

Слово опять взял Дикки:

– Давайте-ка все помолчим минут десять. Будем следить по часам. Пусть каждый за это время придумает способ найти сокровище. А когда придумаем, мы их разложим по старшинству и один за другим попробуем.

– Я не могу за десять минут. Мне нужно полчаса, – заявил Г. О.

Хотя по-настоящему зовётся он Горацием Октавиусом, мы называем его Г. О. – из-за уличного рекламного щита на столбах. Там было написано большими яркими буквами: «Ешьте Г. О. – наши великолепные готовые обеды навынос». Гораций Октавиус так этой штуки боялся, что даже смотреть на неё не мог. Ему кажется, будто он был тогда совсем маленький, но в действительности ещё на позапрошлое Рождество он проснулся посреди ночи, рыдая и всхлипывая. Все решили, что виноват пудинг. Но пудинг был ни при чём. До того постный, что живот уж точно не заболит. Гораций Октавиус мне потом всё объяснил. Оказалось, к нему во сне пришла реклама «Г. О.» и хотела съесть его на обед.

Ну, мы дали ему полчаса и все вместе молча сидели и думали, думали… То есть мне-то уже через две минуты кое-что пришло на ум, да и остальным – я видел – тоже. Всем, кроме Доры. Она всё, за что ни возьмётся, делает очень медленно. У меня от долгой такой неподвижности даже нога затекла. И ещё семи минут не прошло, как Г. О. заголосил:

– Ой, наверное, мы сидим уже больше получаса!

Ему восемь лет, но он до сих пор не умеет определять по часам время. А Освальд умел уже в шесть.

Мы встали и заговорили все разом. Но Дора зажала уши и крикнула:

– Пожалуйста, по одному! Мы сейчас ведь не в «Вавилон» играем.

(Хорошая, между прочим, игра, если вы сами ещё не знаете!)

Дора усадила нас на пол в ряд по старшинству и принялась тыкать в одного за другим пальцем в медном напёрстке. Прежний, серебряный, потерялся, когда позапредыдущая прислуга за всё уволилась. Должно быть, по рассеянности забыла, что это Дорин напёрсток, и случайно убрала его в свою шкатулку. Очень забывчивая была девушка. Особенно сильно ей изменяла память, когда её посылали за покупками. Никогда не могла сказать точно, на что и сколько потратила, и сдачу с выданных денег возвращала какую-то чересчур маленькую.

Первым заговорил Освальд:

– Думаю, мы должны надеть чёрные маски, пойти на Блэкхит[2] и останавливать там прохожих поприличнее, угрожая им пистолетами: «Кошелёк или жизнь! Сопротивление бесполезно. Мы вооружены до зубов». Так всегда поступали Дик Тёрпин[3] и Клод Дюваль[4]. У них, правда, ещё были лошади, но нам лошади без надобности. Карет ведь тоже теперь не сыщешь.

Дора сморщила нос наподобие примерных старших сестёр из книжек, когда они собираются вразумить несмышлёных младших сестёр и братьев, и заявила:

– Но это же очень плохо. Всё равно что воровать деньги из карманов или брать их без спроса у отца из пальто, когда оно висит в передней!

Могла бы этого и не припоминать, особенно перед младшими. Мне тогда всего четыре было. Освальду стало, конечно, обидно, но он сделал вид, что ему наплевать.

– Подумаешь, – сказал он. – У меня есть на выбор ещё куча способов. Например, спасти состоятельного старого джентльмена от опасных разбойников с большой дороги.

– Такие разбойники перевелись давным-давно, – снова возразила Дора.

– Ну и ладно. Других-то опасностей куча осталась, – продолжал Освальд. – Главное, спасти его хоть от какой-нибудь, а потом он окажется принцем Уэльским и скажет: «О дорогой мой отважный спаситель, жалую тебе в благодарность за мужество, благородство и самоотверженность миллион фунтов в год. Поднимись же с колен, сэр Освальд Бэстейбл!»

Освальд считал этот план очень хорошим, но остальные так не считали и принялись слушать, что придумала Элис.

– По-моему, нам надо воспользоваться волшебной лозой, – объявила она. – Уверена, я смогу. Держишь её в руках, идёшь с ней, и, как только доберёшься до места, где под землёй есть золото, она задёргается. Там-то и надо копать.

– Ой! – воскликнула Дора. – Придумала. Но я буду говорить самой последней! А насчёт твоей лозы… Надеюсь, Библия не считает это чем-то непозволительным.

– Как, например, есть свинину и уток, – встрял Дикки. – Но мы-то едим.

– Давайте всё же сперва послушаем про другие способы, – сказала Дора. – Г. О., твоя очередь!

– Мы станем бандитами, – объявил Г. О. – Думаю, это будет непозволительно, зато их изображать интересно.

– Вот уж точно непозволительно, – отрезала Дора.

И тогда Дикки вставил, что Дора всё считает непозволительным. Дора решительно возразила, но Дикки твёрдо стоял на своём. Пришлось Освальду восстанавливать мир:

– Дора, если не хочешь играть, не играй! Никто ведь не заставляет. А ты, Дикки, брось валять дурака и помолчи. Лучше давайте послушаем Ноэля.

Дора и Дикки выглядели недовольными, но я всё равно пнул под столом Ноэля, чтобы поскорей разродился собственным планом. И тогда он промямлил, что, кажется, больше не хочет играть. Нашёл время! Остальные и так уже были готовы поссориться. Мне оставалось лишь срочно воззвать к его совести:

– Будь мужчиной, а не хлюпающим поросёнком!

Тут он наконец выдавил из себя, что придумал два способа, но ещё не решил, какой из них лучше: продать побольше своих стихов, чтобы хватило на целую книжку, или найти принцессу и жениться на ней.

– И в том и в другом варианте с нуждой для всех нас будет покончено, и я даже согласен забыть, что Освальд сперва меня пнул, а потом обозвал хлюпающим поросёнком, – подытожил он.

– Я тебя не обозвал, а попросил им не быть, – справедливости ради уточнил Освальд.